«Не льстец, а психолог»: выставка Федора Рокотова в Историческом музее

Экспозиция не приурочена к круглой дате — она отмечает завершение шестилетнего процесса кропотливой реставрации, подарившей вторую жизнь одиннадцати полотнам. О том, что удалось обнаружить в ходе исследования работ, как красавицы требовали «переписывать» свои платья и почему забытого почти на сто лет живописца заново открыли в Серебряном веке, — в материале РИА Новости.

Для любителей тайн биография Рокотова — настоящий подарок, бесконечный источник предположений и догадок. Родился в 1736 году — но это не точно: также называют 1734-й и 1735-й. Вроде был незаконнорожденный сын князя Петра Репнина — однако, как утверждают некоторые историки, в эти годы вельможа находился в Петербурге и не заезжал в свое подмосковное имение Воронцово, где будущий художник появился на свет.

И даже в глаза мастеру не взглянуть: у человека, написавшего тысячи лиц, почему-то нет ни одного автопортрета — он всегда оставался за кадром, точнее, за холстом. Есть, конечно, кандидат — красивый незнакомец в гвардейском мундире, но нельзя сказать наверняка, что это Рокотов.

Спустя двести с лишним лет автор «русской Моны Лизы», знаменитого портрета Александры Струйской (1772), про которую восхищенный поэт Николай Заболоцкий написал «ее глаза — как два тумана», словно растворился в дымке, окружающей его моделей.

Но тем интереснее специалистам и кураторам ГИМ, располагающим теперь третьей по объему после Третьяковки и Русского музея коллекцией работ художника, было изучать работы Рокотова и его мастерской.

Особая радость, по словам хранителя выставки Натальи Аринич, — обнаружить так называемые пентименто, то есть не видимые невооруженным глазом детали и штрихи, которые в финале были закрашены. Именно они позволяют сделать выводы о просьбах и пожеланиях заказчика.

Так, выяснилось, что костюм на «Портрете княжны Марии Волконской» полностью переписан. Вместо роскошного бального наряда красавицу «переодели» в светлое домашнее платье. Однако цветные шелка и шаль со временем предательски проступили сквозь белила. Дело в том, что почти тогда же к Рокотову поступил заказ от сестры Волконской, Анны Белосельской, чье изображение также есть на выставке. Она-то как раз предстает на холсте при полном параде, затянутой в тугой корсаж. Видимо, дамы в последний момент решили выбрать противоположные образы, чтобы не повторяться.

Однако «битву нарядов» в итоге выиграла Волконская, а на Рокотова посыпались заказы модниц с просьбой сделать «портрет в неглиже» — благодаря ему мода на этот жанр распространилась среди русского дворянства. По мнению Аринич, это можно объяснить двумя причинами.

Во-первых, такие картины создавались не для музеев, а для интерьеров дворянских усадеб. Так что, по крайней мере, в женских изображениях, допускалась камерность: посторонних среди зрителей не предполагалось, только члены семьи и друзья. Во-вторых, стремление к расслабленности в принципе было присуще московскому высшему обществу, которое находилось в стороне от суеты столичного Петербурга.

С Первопрестольной у Рокотова вообще сложились особые отношения. Бывший крепостной — именно такой версии его происхождения придерживается большинство искусствоведов, он сделал в Петербурге головокружительную карьеру, став академиком еще до 30 лет. Однако на пике славы, по слухам, то ли из-за конфликта с начальством, то ли устав от дворцовых интриг, вернулся в Москву, где быстро стал художником номер один.

«У нас получилась очень московская выставка, — говорит директор Исторического музея Алексей Левыкин. — По датам она четко соответствует периоду, когда Рокотов обосновался в Белокаменной, оставаясь при этом придворным живописцем и продолжая получать заказы от августейших особ». Он подчеркивает, что мастер стал певцом не только определенной эпохи, но и страты — русского дворянства.

За портреты, по воспоминаниям современников, Рокотов брал 50 рублей — сумма небольшая, особенно по сравнению с иностранцами, державшими ценник на уровне полутора-двух тысяч рублей. Так что во флигеле на Старой Басманной, где располагалась мастерская, работа кипела: одновременно в деле могло быть до 50 холстов. В основном мастер писал только головы моделей, а их нарядами занимались ученики.

Художник настолько тесно связан со своей мастерской, что иногда бывает трудно определить авторство полотна, поэтому на выставке в Историческом представлены также произведения его учеников.

И отмечает, что лично ему, как историку, из всей экспозиции ближе всего единственный на выставке образец интерьерной живописи: «Кабинет И. И. Шувалова»: «своеобразное окно в ту эпоху и работа, которую можно рассматривать бесконечно». Это копия с несохранившегося оригинала Рокотова, выполненная Андреем Зябловым — единственным учеником Рокотова, чье имя нам известно.

При жизни художника его самой большой удачей считался коронационный портрет Екатерины Великой (1763), который хранится в Третьяковке. Императрице так понравился ее профиль, подобный античным камеям, что именно он стал образцом для копий, отправлявшихся в иностранные посольства. И именно Рокотову она доверила исправить работу иностранца Александра Рослина, которую забраковала из-за того, что на ней показалась себе «шведской кухаркой». Результат переделки, огромное полотно кисти Рокотова, служит композиционным центром выставки.

Позже императрица поручала художнику писать и ее сына, цесаревича Павла, и любимого внука Александра. Кроме него, на выставке есть еще одно изображение ребенка — Саши Глебовой (начало 1770-х). Любопытно, что в то время не слишком было распространено заказывать детские портреты. Рокотов отнесся к делу очень внимательно: изображая юных моделей со всей серьезностью, он тем не менее не стремится сделать из них взрослых, оставляя живость и пытливость взгляда.

Как раз с портретом маленькой Глебовой, признается куратор выставки Людмила Руднева, реставраторы намучились. Проблема «домашних» полотен в том, что владельцы часто экономили на их восстановлении, отдавая в неопытные руки. Такие «маляры», пытаясь очистить холст от грязи и пыли, порой просто соскребали живописный слой, что было сделать легко, ведь Рокотов привык писать жидкими красками.

Так что экспертам из ГосНИИР по крупицам пришлось восстанавливать прическу и кружева платья Глебовой. А вот глаза, удивительное дело, сохранились — мерцают из глубины веков.

Звезда Рокотова угасла тихо: возможно, из-за гонений на масонов, а он был одним из них. Смерть его осталась незамеченной, о работах на долгое время забыли.

Заново открыл художника Сергей Дягилев, устроивший в 1905 году ретроспективу русского портрета. В Серебряном веке этот полумрак, несвойственный эпохе Просвещения, как и рокотовскую игру на полутонах и недосказанности, оценили в полной мере.

И добавляет: «Рокотов, конечно, не льстец — лица на полотнах похожи на оригинал, точность отмечали современники». Но, возможно, как и все лучшие светские фотографы нашего времени, он явно знал, какими «фильтрами» пользоваться.

Источник: РИА Новости.